Барто Агния Львовна

Записки детского поэта

О друзьях. 'Ваш Лев Кассиль'

Вот бы рассказать ему, как Наташа, моя девятилетняя внучка, прочитав «Швамбра-нию», объявила:

— А у меня будет страна Кассилия!

То и дело, вопреки рассудку, мелькает в голове мысль: вот бы рассказать ему!.. Мы привыкли обмениваться впечатлениями почти после каждой встречи с детьми. Многие годы выступали вместе, и я видела, как он загорался от их присутствия. Общаясь с ними, он черпал что-то для себя, для своего творчества, которое им же и посвящал.

Много лет подряд были неотделимы друг от друга слова; «Открытие Недели детской книги. Колонный зал. Председатель Лев Кассиль». Как владел он огромной детской аудиторией! Появившись на сцене, он словно дирижировал залом. Удивительно точно угадывал, когда какие струны можно затронуть в детской душе. Вот в зале установилась та доверчивая тишина, которую он больше всего ценит, и дети как завороженные слушают его. А через минуту зал хохочет, да как хохочет! Буквально до упаду! Ведь однаждь! на детском утреннике паренек лет шести, восторженно захлебываясь от смеха, в самом деле свалился со стула в проход. Дети дружно, оглушительно хохочут, и Кассиль дает им вволю посмеяться, выдерживает паузу; потом — взмах его руки, и сразу все угомонились, снова доверчивая тишина.

Без Льва Кассиля, с тех пор как его не стало, словно потускнело открытие «книжкиной недели» в Колонном зале. Не хватает его изобретательности, выдумки, так и хочется, чтобы кто-то, такой же веселый, стремительный, подхватил его дирижерскую палочку.

До чего же он был находчив! Помню, однажды, во время войны, мы, на Урале, приехали выступать к детям. Директор клуба посмотрел на нас несколько озабоченно:

—- Боюсь я за вас... Нашим детям только цирк подавай, дрессированных тигров!

—  А вы не бойтесь,— улыбнулся Кассиль.— Им тигры нужны, а я Лев. А она Львовна,— кивнул он на меня.

Бывали мы вместе не только на праздниках, как-то выступали в санатории, у детей, надолго прикованных к постели. Едва мы вошли в огромную светлую палату, где лежали дети, Кассиль тихо сказал:

—  Что им читать? Надо без глаголов!

—  Как без глаголов? — не поняла я.

—  Поменьше действия, они же не могут двигаться,— шепнул он.

Приветствуя ребят, говорил в несвойственном ему замедленном темпе, выбирал слова, боялся неосторожно напомнить детям об их болезни. Потом спросил:

—  Ну, что рассказать вам?

—  Про футбол! Про футбол!—вдруг раздалось со всех кроватей.

Кассиль расцвел:                                                      

—  Ах, вы дорогие мои!

И стал рассказывать о том, что самый главный человек на футболе

— судья. Возвел он в высший ранг именно судью, потому что хотел обнадежить детей: если не игроками, то судьями и они когда-нибудь смогут стать.

Слова «Ребята просят», «Дети ждут» были для него магическими. В его дневниках есть такая запись[1]

«Пришел, еле ноги волоча от усталости, домой около трех, проведя с одиннадцати семинар в Литинституте. Говорят, звонили, просили куда-то приехать. Едва глотнул стакан кофе, снова трезвон. В Люберцах на заводе Ухтомского 'Горит» утренник памяти Гайдара; во второй раз собирают ребят на встречу с Тимуром, и опять он не может! Отбыл в срочную командировку. Умоляют выручить. 600 ребят ждут.

Пожалел ребят и устроителей. Несмотря на заклинания домашних, согласился. Больше часа ждал обещанную машину, Явилась... не машина от завода, а такси. Поехали. Снеговал. Только выбрались на шоссе Рязанское — свисток. Стоп! Почему нет света на номерном знаке? Дальше машина не пойдет. Двадцать минут на вечернем шоссе ловили такси. Словили (выехали около четверти 5-го, при заверении, что езды минут 40). В 6 прибыли в клуб у Люберец, Давно уже началось кино, так как дети ждали с четырех^: ...Сел в то же такси, приняв извинения и книгу о космосе в. подарок, и к 7-ми вернулся домой (кляня свой добродетельный идиотизм). Потом решил взглянуть на подарок. На книге было начертано: «На память о радостной и незабываемой встрече». ,

Во многом мы с Львом Кассилем были единомышленниками. Иногда только успеешь прочесть в новом номере журнала чей-то рассказ или стихи, уже звонок:

—  Читали?

—  Да, конечно.                             

—  Ну и как?                                 

—  Очень нравится!

—  Ну, то-то!.. Прощайте, я бегу.

Но, как правило, мы так долго занимали телефон, обсуждая текущие и мировые дела детской литературы, что дочка Льва Абрамовича, махнув рукой, уходила звонить подругам из автомата.

В молодые годы я удивлялась: на писательском собрании идет обсуждение чьей-то рукописи, мы с Кассилем выступаем оба и одинаково критически оцениваем рукопись. Но после собрания автор благодарит Кассиля, а на меня почему-то сердится. Дело в том, что я торопилась прежде всего сказать автору о недостатках, а Лев Абрамович, при всей пылкости его характера, уже смолоду понимал ненужность излишнего критического пыла. Умел отыскать и отметить в рукописи хоть что-то хорошее, а потом уже спокойно критиковал.

Наши устремления во многом совпадали, но характеры у нас были разные.

«Каким библиям открыты ваши души?» (Маяковский) Наши души были открыты тому, что мы еще в молодые годы считали главным для детской литературы — совре-менность, гражданственность и мастерство. Всегда бежали от опасности мелкотемья. Другое дело — всегда ли это каждому из нас удавалось. Конечно, считали мы во-, все не обязательным, чтобы каждый детский рассказ или стихотворение были значительными по теме. Мастерски сделанный пустячок всегда кстати в большом писательском хозяйстве. Но если писатель в своем творчестве довольствуется одними, хотя бы и блестящими, пустячками, они могут приглушить его стремление к значительной мысли, без которой не может обойтись художник, в ка-, ком бы жанре он ни работал. Иной раз попадется мне на глаза стихотворение поэта способного, но застрявшего в мелкотемье, вздохну над книжкой. И подумаю — не услышу я теперь в трубке:

—  Читали?

—  Ну, конечно.

—  Ну и как?

—  Плохо, мелко.

—  В том-то и беда.

Из какой бы страны мы ни возвращались, рассказывали друг другу, как там воспитывают детей. Чему-то хорошему Кассиль завидовал, хотел перенести к нам. Как руководитель туристической группы нашей Ассоциации, он побывал в Японии; вернувшись, увлеченно говорил:

—   Здорово, что там школьников возят в автобусах по всей Японии, так они изучают географию и историю своей страны. У нас бы завести такие уроки!

Теперь есть у нас уроки в лесу, в походе, в саду, но пока уроков на колесах еще нет.

Я пишу о нашем единодушии, но было у нас с Кассилем одно явное расхождение: с полным безразличием относилась я к его неизменному увлечению, к его пламенной страсти — футболу. Но знала: если играет «Спартак», звонить в такие дни Кассилю не стоит, он весь в футбольном пылу.

Этой весной в поезде подошел ко мне молодой человек и представился: «Я студент Кассиля». Он произнес «студент Кассиля» как почетное звание. Многие студенты Литературного института, для которых Лев Абрамович вел свои живые, всегда продуманные семинары, стали литераторами. В нынешнем году вышел в жизнь последний кассилевский выпуск.

Понятно, что приходили к Льву Абрамовичу начинающие с толстыми рукописями под мышкой. Но обычно писатель охотно работает со способным человеком и возвращает рукопись явно безнадежную. Кассиль, если даже ему было ясно, что рукопись никудышная, все равно тратил часы на явно бесплодные разговоры с автором. Ему было легче поступать так, чем причинять огорчение человеку отказом.

В своем дневнике Кассиль записал:

«Нет, не от работы устаю я так. Иссушает, давит и гнетет меня то, что я живу в постоянной боязни не успеть выполнить обещанное. А обещаю я больно уж щедро».

Больно щедр был он по доброте своей. Может ли быть, чтобы человеку мешала его доброта? Вот оказывается— может. Для Кассиля это одна из причин, из-за которой он не находил нужного равновесия. Однажды, сидя в его небольшом кабинетике, где непрерывно звонил телефон, я спросила у Льва Абрамовича:

—  А способны ли вы вообще отказать кому-нибудь?

—  Конечно,— ответил он,— я вынужден отказывать, вот увидите!

Раздался телефонный звонок, и я действительно увидела; Кассиль отрицательно качает головой, потом, ссылаясь на свою занятость, начинает убеждать собеседника: «Обойдетесь без меня, я бы охотно... Но понимаете...» И в конце концов соглашается. Снова раздается звонок, и Кассиль снова отрицательно качает головой, твердо уверенный в том, что сейчас-то откажется. И снова соглашается.

Иногда, уже в начале разговора, он с таким живым, чисто журналистским интересом начинает о чем-то расспрашивать собеседника, что-то советует ему, подсказывает, что становится ясно — Кассиль и на этот раз согласится. В тот день он согласился написать очерк о хоккее, выступить в одном из клубов на вручении паспортов шестнадцатилетним, по просьбе фоторепортера написать очерк к его шестидесятилетию, по просьбе престарелого литератора отредактировать его повесть, которую тот мечтает опубликовать...

Когда-то, давным-давно, пришли мы с мужем к известному в те дни мужскому портному. Портной стал с гордостью перечислять своих знаменитых заказчиков.

—  Обратите внимание, вот грудь Льва Кассиля,— сказал он, показывая на какое-то мощное сооружение из холстины и ваты, висевшее на стене.

Я удивилась:

—  Зачем Кассилю такая грудь? Он же тонкий, стройный!

—  Вот именно,— сказал портной,— а современная мода требует, чтобы у него была широкая солидная грудь и расправленные плечи.

Сидя в кабинетике Кассиля и слушая его телефонные страдания, я вдруг мысленно увидела перед собой ту широкую холстиновую грудь, висевшую на стене, и подумала; «Нет, даже эта мощная портновская грудь не выдержала бы натиска всех его дел и забот».

Любопытно!, что на пятый вопрос известной анкеты Женни Маркс: «Какой недостаток вы легче всего прощаете человеку?» — Лев Абрамович ответил: «Избыток доброты».

Он и сам понимал, что слишком добр.

Еще две записи из его дневников:

Год 1958

«Нет, ей-богу же, если я добр к людям, то не из сентиментальности, а из... понимания собственных слабостей и недостатков, на фоне которых... я и чужие пороки уже не могу строго оценивать, И уж во всяком случае если мягок я излишне, как уверяют некоторые, то не по незнанию людей, а, наоборот, потому именно, что знаю, как им трудно, очень уж хорошо распознаю под внешним апломбом мечущуюся неуверенность, под бравадой — растерянность, за показным бахвальством — застенчивость и сквозь высокомерие— жалкую неприкаянность... А строгим быть, безжалостным — дело нетрудное. Пробовал — получается. Но потом — противно: словно утаил деньги от просившего помочь,.,»

Год 1970

«Стал я уставать что-то малость.,, ежедневно, без конца и счета берусь помогать людям и по литературно-издательским делам, и по квартирным, и по курортным,.. Одним надо помочь напечататься, другим — уладить дела в редакторате и в,., милиции... Это только за последние дни. А еще какой-то старичок с рассказом и стихами, совершенно никудышными, незнакомая женщина в беде... Да ну, в общем, неохота перечислять,,.

При всей своей занятости, предельной уплотненности его жизни событиями литературными и общественными, он находил время писать письма друзьям. Столько искренней доброжелательности, кассилевской увлеченности в таком письме:

"...Звонил Вам позавчера, но удалось засвидетельствовать свое почтение лишь Домаше, каковую я и поздравил с наступающим Днем Международной солидарности трудящихся... Мне же хотелось сказать Вам вот что... Шел я в тот хороший предпраздничный день по улице Горького, а там в двух местах с лотков продавался Ваш 4<Фонарик». И так шла книжка нарасхват — только поспевали продавщицы распаковывать все новые и новые пачки! Я даже остановился, чтобы полюбоваться. Мамы брали, папы брали; бабушки, вооруженные пробивным возрастом и локтями, лезли без очереди. А руки-то у всех и без того были отягощены свертками, пакетами, всякой праздничной снедью... И малыши, осчастливленные подарками, влеклись, уцепившись за полы и подолы, озираясь на все красоты праздничной улицы и свободными руками прижимая к животикам Вашу книжку. А над улицей во всю иерихонскую мощь музыка из продуваемых к празднику репродукторов. Народу - не пробиться. И то тут, то там, то встречные, то обгоняющие несут Ваш «Фонарик». До того это здорово было! Так славно шла по весенней московской улице Ваша книжка! Радостно мне было поглядеть, как она нужна и желанна людям. И за Вас я гордился, и за дело, которому мы с вами служим.

Пришел домой и сразу позвонил Вам.

Вот, собственно, и все. С прошедшим праздником Вас и Ваших!

Ваш Лев Кассиль».

Примечание:

[1] Дневники Льва Кассиля опубликованы в журнале «Знамя» в 1971 году.